Игорь Гриньков - Сказания о Мандже [рассказы]

С расчетом на своих лошадей Манджа строил вполне конкретные планы. Будущей весной его старший внук Наран оканчивал школу, парень был с головой и хотел поступать в вуз. Табун и являлся той материальной основой, которая должна была обеспечить дальнейшую учебу Нарана.

Когда у деда и внука впервые состоялся разговор о будущей профессии, Наран выказал желание учиться на финансиста или юриста.

Манджа не слишком одобрительно отнесся к его устремлениям:

— Насмотрелся ты, как мне кажется, телевизора, хотя я и не советовал подолгу в него пялиться. Но уже хорошо, что твой выбор отличается от желаний молодежи в девяностые годы: тогда многие парни мечтали стать бандитами, а девушки — проститутками, даже слово это при тебе стыдно вслух произносить. Сейчас хоть какой-то сдвиг наметился: ребята стремятся быть банкирами и адвокатами, а девицы — как их там называют, которые на сцене кривляются, одежду показывают?

— Топ-модели.

— Неважно, топ-шлеп, а на деле — те же прости господи! Но учти, Наран; банков в республике и в стране немного меньше, чем желающих их возглавить. Профессия должна быть настоящей — мужской, надежной.

Порешили на том, что внук займется компьютерными технологиями: что ж поделаешь, век такой на дворе! Теперь без этих пластмассовых ящиков, нафаршированных электроникой, шагу ступить невозможно! Наран засел за книги, справочники и самоучители, терзал до первых петухов ноутбук, купленный дедом в городе, а Манджа сосредоточился на сохранении лошадиного табуна.

Но злые силы природы как будто издевались над этими двумя людьми, один из которых только собирался вступить во взрослую жизнь, а за плечами второго лежала длинная, извилистая дорога, обильно политая потом.

Несносная жара без всякого плавного перехода сменилась в октябре резким похолоданием и обильным снегом. Снега выпало «дурундан»[4], невозможно было расчистить дорожку от сарая с сеном до конюшни: на следующий день она исчезала после нового ночного снегопада, сопровождаемого трескучим морозом. Поселок оказался отрезанным от остального мира, погруженным во тьму из-за обрывов линии электропередачи. Тракторы и вездеходы не могли пробиться через заносы, чтобы подвезти жителям продукты и керосин. И так на протяжении двух долгих месяцев. В советские времена еду для людей и корма для скота сбрасывали с вертолетов, но тогда это были труженики совхозов, и поголовье было общественным, а сейчас скот частный. К тому же районные манкурты, разворовавшие бюджет, даже при сильном желании (что является чисто теоретическим предположением) не смогли бы закупить корма для животных и продовольствие для людей в других регионах и забросить их воздухом (дорого, не по карману!) в отдаленные поселки и на животноводческие стоянки.

Манджа каждое утро перед кормлением лошадей с болью отмечал неумолимо сокращающийся запас сена. Он и так урезал рацион до минимума, хотя прекрасно понимал, что до весны и первой травы все равно не дотянуть. От этого на сердце становилось все горше и горше.

Семья, жена Булгун и внук Наран, не так страдали от полной изоляции поселка, потому что Манджа, покормив лошадей, закидывал на плечо старую двуствольную «ижевку», становился на лыжи и уходил в «белое безмолвие». В рано наступающие сумерки он возвращался домой, а на поясе у него висели или убитый заяц, или пара куропаток. Стрелком Манджа был отменным, да и армия развила это природное умение. Есть дичь приходилось, правда, без хлеба, зато соли в кладовке оказалось вдосталь — даже с соседями ею делились.

Куда трагичнее складывалась обстановка с лошадьми. Одним морозным утром Манджа нанизал на вилы последнюю охапку сена, да так и оставил ее в сарае: на тридцать голов все равно не разделить. Долго ходил по конюшне, виновато смотрел в голодные, измученные глаза лошадей и всем своим существом чувствовал немой укор во взглядах несчастных животных. Комок подступал к его горлу. Неминуемый конец был не за горами.

Первый падеж случился в декабре, когда в декабре околела гнедая кобыла-трехлетка в белых «чулках». Манджа тогда заплакал.

Вообще-то, склонности к слезам у него не было. До этого за всю свою жизнь он плакал лишь два раза: после смерти старушки матери и после трагической гибели сына. Даже во время похорон отца Манджа не проронил ни слезинки, хотя старика своего любил и почитал.

Сейчас же он плакал от бессилия, от невозможности оказать поддержку родному внуку, которому заменил погибшего отца. Чувство вины преследовало его, ощущение, что не сдержал слово мужчины и бросил юношу на произвол судьбы.

Бескормица и лютая зима завершили свое черное дело, в январе от табуна Манджи не осталось ни одной лошади. Он замкнулся в себе, посмурнел лицом и лишь однажды сказал Нарану:

— Видишь, внучек, как все получилось! Теперь ты должен рассчитывать только на себя, на свои знания и свою голову. Готовься к вступительным экзаменам серьезно. Я оказался для тебя неважным помощником. Это жизнь!

К концу зимы погода наладилась, связь поселка с районным центром восстановили, но это уже не имело для Манджи никакого значения…

После выпускных экзаменов в школе Манджа с Нараном поехали в большой город поступать на факультет, где обучали компьютерным премудростям. Когда экзаменационная горячка закончилась, выяснилось, что Нарану не хватило одного-единственного балла для зачисления в университет на бюджетной, то есть бесплатной, основе. В приемной комиссии председатель объяснил, что с количеством баллов, набранных Нараном, он может быть принят безо всяких проблем на коммерческое отделение с годовой оплатой, равной каким-то 100 тысячам рублей.

Манджа подавил вздох, молча, аккуратно стал складывать все документы в полиэтиленовый пакет, в то время как перед его глазами стояли красавицы лошади из погибшего табуна, грациозные, сильные, утопающие по брюхо в высокой сочной траве. Они частенько приходили к нему во сне.

Домой возвращались через Элисту. Уже на вокзале Манджа вспомнил, что в городе живет его однополчанин Бата, с которым он после службы в армии поддерживал дружеские отношения. Они даже были свидетелями на свадьбах друг у друга. Потом пути их разошлись. Бата Борисович, окончив КГУ, остался работать ассистентом на какой-то кафедре.

Найти нужного человека в степном мегаполисе не составило большого труда, и уже вечером следующего дня Манджа с внуком сидели в просторной квартире Баты, для многих — профессора Баты Борисовича, одного из влиятельных и уважаемых людей Калмыцкого университета.

Манджа явился не с пустыми руками, во втором полиэтиленовом пакете (в первом были документы) лежали бутылка дорогой водки, овощи, колбаса, нарезанное отварное мясо, купленное в кафе по пути. Бата встретил «полчка» радушно, как будто виделись они только вчера, а не расстались около трех десятков лет назад. Он сразу же категорично предложил Мандже вернуться к обращению на «ты».

Сидя за столом, они сначала рассказали о последних трех десятилетиях, когда прервалась их связь, и за которые один стал профессором, заведующим кафедрой, автором сорока монографий, а другой — просто остался приличным человеком. Внимательно выслушал Бата историю о лошадях и о неудачном поступлении в вуз большого города, просмотрел все документы и задал Нарану несколько вопросов. Не говоря ни слова, снял телефонную трубку, набрал номер и недолго вполголоса переговорил с кем-то. Потом повернулся к Мандже:

— Проходной балл у твоего парня хороший. Да и сам он толковый, в тебя. У нас еще не завершился окончательный прием абитуриентов. Нарана можно зачислить на факультет «Промышленное и гражданское строительство». Это не совсем то, к чему он стремился, но для начала пойдет. А там видно будет. Завтра с утра поедем в приемную комиссию оформляться. Заодно пробьем будущему студенту место в общежитии.

Растроганный и смущенный Манджа пробормотал:

— Я не знаю, как тебя благодарить, Бата! Никогда не думал, что буду пользоваться блатом!

— Это не блат, Манджа, а солдатская дружба! Последние двадцать лет многих из нас изменили, и чаще не в лучшую сторону. Но хоть маленькая толика порядочных людей должна сохраниться? Мне тоже приходится пристраивать балбесов, сынков и дочек «нужных» руководству вуза «больших» родителей. Противно, надоело, но, что скрывать, я делаю это, — Бата помолчал и уже с улыбкой в голосе продолжил:

— А у тебя, друг, кое-что стерлось из памяти. Ты забыл, что в армии натурально спас меня от смерти во время тактических учений? А когда меня, «салагу», начали плотно прессовать «деды», ты оказался единственным, кто вступился за меня и не дал замордовать до госпиталя, психушки или петли. Нормальные люди такое помнят всю жизнь. Поэтому трудно сказать, кто кого должен благодарить!

Несмотря на попытки возражений, профессор настоял на том, чтобы гости из села остались ночевать у него дома.